scholar_vit

В связи с новостями перечитал давно любимый рассказ А. В. Арсеньева "Атаман Платов — завоеватель Индии".

Все-таки удивительно, насколько, говоря спортивным языком, была глубока скамейка русской литературы конца девятнадцатого века. А. В. Арсеньев не принадлежит ни к первому, ни, скажем откровенно, ко второму ряду писателей этого периода. Далее, зарисовка о Платове была напечатана в скромном "Историческом вестнике". По сути это просто пересказ воспоминаний участников; автор аккуратно пишет, откуда он взял тот или иной эпизод. Это вполне проходной очерк писателя средней руки. И тем не менее по художественной силе, лаконичности, точности и яркости он легко превосходит почти любое произведение поздней советской прозы.

Чего стоит мгновенно врезающаяся в память центральная сцена очерка. Попавший в немилость к Павлу атаман Матвей Иванович Платов давно сидит в каземате Петропавловской крепости в одиночном заключении "секретным политическим номером", без объяснений и обвинений. Вокруг грязь, темень, крысы. Вдруг его вытаскивают из каменного мешка, моют, стригут и везут к императору, опять же без объяснений: "Ничего не знаем, фельдъегерь из дворца приехал за вами, медлить нельзя, вы знаете нашего государя". Тройка мчит сани по замерзшей Неве в Михайловский замок, атамана приводят в кабинет, и там Павел в мундире Мальтийского ордена спрашивает: "Знаешь ли ты дорогу в Индию?" Ошалевший, но не потерявший присутствия духа Платов понимает, что неправильный ответ может привести его обратно в крепость, и молодцевато гаркает: "Так точно, Ваше Величество! Знаю!" Ну конечно, казаки ведь каждый год ездят в Индию дегтем торговать! И радость императора, еще раз убедившегося в своей гениальности: из миллионов россиян он выбрал именно этого "тюремного сидельца", знакомого с будущим театром боевых действий.

А замечательный эпизод с беспаспортным генералом в трактире, где Платов быстро убедился, сколь многое изменилось за время его ареста!

Арсеньев удивительно точно подмечает целый ряд черт военно-политического управления России, которые много раз проявятся за два с лишним столетия после индийского похода Платова. Укажем только три. Во-первых, это авантюризм, решения вызваны случайными и нелепыми причинами. Павел, недолюбливавший Наполеона и сражавшийся против него, меняет свое мнение после того, как тот вернул пленных не только без всякого выкупа, но и одев их "в новые мундиры хорошего тонкого сукна, точь-в-точь по форме". В результате Павел становится на сторону Наполеона и решает воевать с Англией — и послать войско в английскую Индию. Во-вторых, это абсолютный произвол по отношению к кому угодно, сколь угодно высоко или низко стоящему. Генерал Платов может сегодня оказаться в каземате, завтра, обласканный царем, вести войска с Дона к Инду, а послезавтра опять в каземат — куда он бы, несомненно, попал, не случись с Павлом апоплексического удара табакеркой. В-третьих, точно подмеченная ахиллесова пята российской армии: логистика. Поход захлебывается не вследствие военного поражения: атаки киргизов только беспокоят войско. Основная проблема не в них, а в самом передвижении, отсутствии провианта и фуража, болезнях и так далее. Путь российской армии отмечен могилами, а также палыми лошадьми и верблюдами — аналог брошенной техники более позднего времени.

Поразительно богата русская литература.

Некоторое время назад я наткнулся на серию тюремных репортажей, написанных очень хорошим языком и принадлежащих очевидно неплохо образованному человеку. Человек этот, по собственному признанию, недавно отбыл десятилетний срок за вооруженное ограбление. Я запомнил его имя, Даниил Генис, но почему-то не проассоциировал его со знакомыми с детства именами Гениса и Вайля.

Только недавнее интервью с Терри Гросс поставило все на свои места. Даниил Генис - сын Александра Гениса, родившийся в Нью-Йорке уже после эмиграции родителей. Он закончил Stuyvesant, очень престижную школу на Манхеттене, а затем NYU. Затем он пристрастился к героину, задолжал дилеру пять тысяч долларов и попытался добыть их, угрожая прохожим перочинным ножом. Его довольно быстро поймали, и он провел десятилетие за решеткой, выйдя из тюрьмы в прошлом году.

Интервью очень интересно. Даниил Генис много читал в тюрьме (за десять лет он прочел 1046 книг), учился, писал. Он утверждает, что именно тюрьма сделала из него писателя: до этого был молодой человек без особенного места в жизни, растущий в тени своего отца (как замечает Гросс, с детства в его дом были вхожи Михаил Барышников, Андрей Сахаров, Курт Воннегут, Умберто Эко, Норман Мейлер, Милош Форман и многие другие). В тюрьме Генис написал массу эссе, переводов (он подчеркнул, что хорошо знает русский, и это видно из его цитат и аллюзий), роман-антиутопию.

У него своебразное чувство юмора. В одной из своих статей Генис рассказывает, как был наказан за покупку душ своих сокамерников. У него были деньги, присылаемые родителями, на которые он мог приобретать кофе в тюремной лавочке. Многие заключенные попрошайничали, и в конце концов он стал писать контракты: "Я, такой-то, продаю Даниилу Генису свою бессмертную душу за чашку кофе". Смысл был в том, чтобы попрошайничество прекратилось: каждому понятно, что душу можно продать только раз. Однако среди надзирателей оказались добрые христиане, и Генис получил за торговлю душами три месяца одиночки; ему пришлось немало потрудиться, чтобы эти три месяца не были добавлены к его сроку.

Еще одна история. В какой-то момент Даниил должен был опасаться удара ножом, и он обложился журналами под одеждой. "К сожалению, Нью-Йоркер не годился: слишком непрочный. Пришлось использовать National Geographic. Я должен обсудить этот недостаток с редактором Нью-Йоркера", - невозмутимо говорит Генис.

Я не знаю, действительно ли тюрьма была нужна, чтобы Даниил Генис стал хорошим писателем, но судя по всему, он им стал.

У Бога тоже своеобразное чувство юмора.

Решил вынести из комментариев и дополнить неким тривиальным рассуждением.

Одним из излюбленных сюжетов в афинской комедии (до нас дошедшим в основном в переделках римских авторов) был такой. Афинский юноша хочет соблазнить девушку-иностранку. Он обещает на ней жениться (или даже женится), разумеется, не объясняя, что такой брак в Афинах "не считается", и легального статуса не дает. Предполагается в дальнейшем девушку бросить и жениться уже по-настоящему на рекомендованной отцом невесте. Но затем юноша влюбляется в иностранку и расставаться с ней не хочет - несмотря на гнев отца. Назревают большие неприятности, которые, как и положено в комедии, счастливо разрешаются. Дело в том, что девушка - жертва кораблекрушения, настоящих родителей помнит плохо и думает, что она - иностранка. Но оказывается, что на самом деле она афинянка, из хорошей семьи, отец юноши знал ее родителей и лучшей жены сыну не хочет. Все заканчивается ко всеобщему удовольствию.

Как замечает wyradhe, это аналогично тому, "как дворянин обещает девушке-недворянке жениться, естественно, не всерьез, влюбляется, а тут к общей радости выясняется, что она дворянка, и жениться в самый раз." Сюжет можно сформулировать как "неравный/невсамделишный брак оказывается равным", и в таком виде он поистине бродячий. Можно найти сотни его воплощений. Лопе де Вега в "Собаке на сене" занятно его повернул: у него тайным дворянином оказывается юноша Теодоро, а не девушка. Мне кажется, что сюжет был известен задолго до аттических комедиографов: я готов поверить, что где-нибудь у костра в пещере рассказывали историю про юношу или девушку, которые в итоге оказались из правильной фратрии.

На первый взгляд кажется, что очаровательная "Барышня-крестьянка" Пушкина - вариация этого сюжета. Помните, молодой помещик Алексей Берестов влюбляется, как он думает, в крестьянку Акулину, даже готов на ней жениться вопреки воли отца, который хочет женить его на дочери соседского помещика Лизе Муромской. Он едет объясниться с Лизой - и обнаруживает, что его Акулина и есть Лиза, затеявшая в свое время этот маскарад.

Тем не менее, легко увидеть, что Пушкин классический сюжет пародирует и при этом выворачивает его наизнанку. В классическом сюжете девушка есть существо страдательное: с ней происходят события, а она даже не знает о своем тайном дворянстве. У Пушкина Лиза - персонаж активный, она двигатель действия, она все знает и легко манипулирует другими действующими лицами. Дальше, основное событие классического сюжета - изменение намерений юноши. Девушка статична - она любит юношу, и в этом ее роль. У Пушкина оба героя изменяются: Алексей влюбляется в Лизу-Акулину, но и для Лизы маскарад перерастает игру.

"Барышня-крестьянка" - одна из прекраснейших вещей Пушкина, очаровательная и волшебная. Интересно, сколько в магии этой повести от переосмысления древнего сюжета?

Дороти Паркер принадлежит замечательная фраза о романе Бенито Муссолини «Любовница кардинала»: «This is not a novel to be tossed aside lightly. It should be thrown with great force» («Этот роман не следует бездумно отбрасывать. Его надо швырнуть с силой»).

Я вспомнил эту фразу, перечитывая «Спокойной ночи» Андрея Синявского. Автор рассказывает о своем отце, дворянине, ушедшем в революцию, ставшем левым эсером, сидевшим при царе и при Сталине. Так вот, описывается, как Донат Синявский гимназистом читал Достоевского: «лежа на кровати и, немного почитав, отшвыривал ненавистную книгу в дальний угол. Вставал, шел в угол, подымал книгу, ложился и снова, через страницу, швырял».

Паркер ничего не говорит о том, надо ли поднимать отброшенный роман Муссолини. Если судить по другой рецензии, он вряд ли стоит этого. В отличие от Достоевского.

Восполнил пробел в образовании: посмотрел "Сатирикон" Феллини. Мне давно было интересно, как вообще можно снять эти обрывки и фрагменты. У Феллини получилось. Подзаголовок фильма "Свободные фантазии на тему Петрония"; очень точный выбор жанра.

Обычно мне кино по хорошо знакомой книге не нравится: всегда представляешь себе героев совсем другими, чем в фильме. Феллини - исключение; теперь мне будет трудно представить себе Трималхиона иным, чем Марио Романьоли или Гитона иначе, чем Максом Борном. Очень хороши декорации: фантастические корабли Ликоса или лупанарий - снятая изнутри "Вавилонская башня" Питера Брейгеля-старшего.

Феллини свободно выкидывал эпизоды Петрония и вставлял новые. Тем интереснее посмотреть на изменения, которые он внес, когда следовал тексту книги. Например, в эпизод с эфесской матроной.

Напомню сюжет. Вдова скорбит по недавно умершему мужу и проводит дни и ночи в его склепе. Солдат, сторожащий неподалеку крест с казненным преступником, утешает её. Пока они лежат вместе, родственники воруют тело с креста, чтобы похоронить. Солдат в ужасе: теперь казнят его самого за то, что он оставил пост. Вдова, не желая потерять за такое короткое время сразу двух мужчин в своей жизни, предлагает солдату прибить к кресту тело её мужа.

Феллини снял этот эпизод - но с одним важным изменением. Преступник в фильме казнен не на кресте, а на виселице. Что не совсем исторично, конечно. Зато не вызывает ненужных ассоциаций.

По рекомендации сына стал читать Давида Седариса. Dress Yor Family in Corduroy and Denim - неплохая вещь. Напоминает Сарояна, хотя Сароян был подобрее. Впрочем, было бы странно, если бы не нашлось ничего общего между детством в армянской и греческой семье в Америке.

Кстати, это мне кажется, или название книги - отсылка к Corduroy Pants Сарояна? В книге, между прочим, есть и параллельный сарояновскому эпизод со suede vest. Если сделать ещё один шажочек по неверному пути спекуляций - не отражает ли переход от вельветовых штанов к красной замшевой жилетке разницу между героями рассказов? Герой Сарояна хочет быть "таким, как все" (и у него не получается). Герой Седариса знает, что он другой - в конце концов он заводит гомосексуальную семью в Париже; трудно представить себе более полную противоположность идеалам городка в Северной Каролине.

Сын приехал на каникулы. Я как раз обдумывал, что мне почитать, и спросил у него совета. Сын порекомендовал "Постороннего" Камю: у нас есть в русском переводе (собственно, именно эту книгу он и прочел в свой прошлый приезд). Я прочел и осознал две вещи: во-первых, я старею, и во-вторых, этот процесс сопровождается обуржуазиванием. Если коротко: мне вполне понятна позиция присяжных, осудивших Мерсо - и не вызывает никакого сочувствия позиция самого Камю. ( Read more... )

Тут во френдленте пошел флешмоб: люди цитируют строки про Грузию и грузин. Я не люблю флешмобов, поэтому вынесу из комментариев цитату из одного мудрого абхазца.

В "Сандро из Чегема" герой рассказывает Сандро про космические корабли, бороздящие просторы. Тот выслушал и ответил:

-- Послушай сюда, -- сказал он и сановито дотронулся до своих серебристых усов, -- один пастух, когда кончился март -- самый дождливый и неприятный для пастухов месяц, оказывается, сказал: "Слава богу, кончился этот вонючий март, теперь и вздохнуть можно".

Услышал это март и обиделся на пастуха. Ну, говорит, покажу я этому негодяю. Просит март у апреля:

"Одолжи мне пару дней, отомщу я этому голодранцу за оскорбление". -- "Хорошо, -- говорит апрель, -- пару дней я тебе дам по-соседски, но больше не проси, потому что самому времени не хватает".

Взял март у апреля два дня и нагнал такую погоду, что по нужде не выйдешь из-под крыши, а не то чтобы стадо вывести. Что делать? Голодные козы кричат, козлята беспокоятся, без молока вот-вот перемрут. И все-таки пастух вывернулся. Посадил он кошку в козий мешок и повесил за балку в сарае, где держал коз. Кошка кричит из мешка и раскачивает его над головами коз. А козы, как ты знаешь, любопытные, вроде женщин. Вот они и прозыркали два дня, стараясь понять, почему этот мешок качается и кричит кошачьим голосом, а про голод забыли. Вот так наш пастух перехитрил март.