Предыдущая
запись вызвала массу откликов о легкости найти зарубежную книгу в
эсесесере и т.д. Люди рассказывали, как они хорошо жили в светлом
вчера и как читали по вечерам свежий Nature — разумеется, если
там не было замазанных тушью цензора абзацев.
Людей, тоскующих по миру, которого никогда не было, я убеждать не
буду: раньше, конечно, все было лучше, и даже эрекция была куда
сильнее. Но для молодежи я все-таки расскажу, как оно было на самом
деле.
Вначале пару слов про себя. Я ситуацию знаю не понаслышке. Я, как
догадались некоторые комментаторы, в оны времена подрабатывал автором
абстрактов в РЖ: была такая толстая серия советских журналов, где печатали краткое содержание западной научной литературы. Деньги
платили маленькие (одно время, правда, в валюте, но это быстро
прикрыли), зато статьи можно было читать свежие. Раз в месяц или два
я ездил в командировку в Москву: читать статьи в ГПНТБ. Оттуда
килограммами возил ксерокопии, сгибаясь под тяжестью бумаги.
Технология была такая: сидишь, читаешь РЖ, делаешь списки, потом едешь
в Москву, потом разбираешь добычу. Мои первые статьи были напечатаны
в зарубежных журналах. На мою молодость пришлось открытие границ, так
что среди моих первых серьезных конференции были зарубежные. Как раз
во время путча ГКЧП я оформлял поездку на школу НАТО (см. старую
запись).
Итак, ситуация вкратце была такая.
С научной литературой по естественным наукам и математике было хорошо.
Даже очень хорошо. До подписания СССР конвенции по авторским правам
журналы типа Phys Rev нагло перепечатывались и рассылались даже по
провинциальным библиотекам типа Одесской. После подписания лафа
кончилась, и нужно было, как сказано выше, ездить в Москву
(подозреваю, что в Ленинграде, Новосибирске и др. были свои
аналогичные центры, но проверять не приходилось). Был очень неплохо
поставлен перевод: книги издательства "Мир" выходили оперативно.
Я помню, каждый год, когда в магазин приходил план издательства,
просиживал за ним часы, заполняя открытки со своим адресом: когда
книжка выходила, магазин слал мне об этом открытку.
С науками, к военной машине отношения не имевшими, было хуже. Это уже
имело отношение к идеологии и контролировалось строго. Я помню, что
для чтения Тертуллиана и Иосифа Флавия у меня было специальное
разрешение, полученное по справке с кафедры научного атеизма о
проведении научной работы. В области гуманитарных наук значительная
часть даже старых книг требовала разрешения (Фрейд, кстати, почему-то
выдавался свободно). Переводов новых книг не было, журналы выдавались
по спецразрешению. Впрочем, если естественные науки касались
идеологии, контроль тоже был. В комментариях к предыдущей записи
рассказывают, как в Nature замазывались колонки. Я тоже помню эти
копии с цензурированными статьями на соседних страницах.
Но даже в области естественных и точных наук были жесткие ограничения
на "обратный поток": публикацию статей за рубежом. Я жил в переходную
эпоху, когда разрешение уже давали, но оно еще требовалось. Помню,
как я как-то подсчитал, что на трехстраничную статью у меня было пять
страниц справок с печатями (заключение экспертного совета на двух
страницах, разрешение из ЛИТО, бумага из Первого отдела, письмо из
ректората). А для моих учителей это было куда сложнее — я уж
не говорю про непосредственное общение на конференциях. Первые
зарубежные паспорта мы с ними получали вместе.
В итоге даже в естественных науках масса исследователей довольно плохо
знала иностранные языки: если читать еще как-то могли, то писать и
говорить получалось хуже. Это приводило к постепенному расхождению:
советские и зарубежные исследователи все больше говорили о разных
вещах. В науках же общественных был просто барьер между тем, что и как
обсуждали "там" и "тут" (
ivanov_petrov когда-то довольно
подробно обсуждал этот барьер). Как я написал в предыдущей записи,
меня поразило, насколько велик был этот барьер в психиатрии: автору
цитированной мной заметки пришлось специально подчеркивать, что
Снежневский читал англоязычную литературу по специальности, ну просто
титан мысли какой-то!
Советская наука на моих глазах провинциализировалась. Если в области
точных и естественных наук этот процесс еще только шел (наряду с
указанными выше проблемами все больше сказывалось отставание в
экспериментальной и компьютерной технике), то в других областях он был
практически завершен. Весьма характерно, что комментаторы к
предыдущей заметке уверены, что кроме интегралов и матриц плотности
науки нет: в СССР ее там и не было.
Ну, а потом кончился СССР и советская наука.