scholar_vit | Entries tagged with lrb

В 1685 году Людовик XIV отменил Нантский эдикт Генриха IV (1598), и французские гугеноты, как и другие протестанты, в одночасье из неполноправных, но все же защищенных подданных короля стали преступными еретиками. Хотя эдикт Фонтенбло запрещал им покидать страну, тем более с имуществом, все же как минимум двести тысяч гугенотов сумели эмигрировать. Это привело к упадку промышленности и торговли во Франции, зато подхлестнуло развитие стран, куда переехали энергичные и деловитые протестанты — прежде всего Британии. Кстати, первым главой Банка Англии был гугенот сэр Джон Хоблон; его семья эмигрировала из Лилля еще до эдикта Фонтенбло (что доказывает их наследственный здравый смысл).

К началу 18 века только в Западном Лондоне было 14 гугенотских церквей. А в 1743 году гугеноты Восточного Лондона построили в районе Спителфилдз церковь по адресу Кирпичный переулок 59 (59 Brick Lane).

Гугенотская церковь проработала в этом здании до начала 19 века, когда там обосновались методисты. Но в конце 19 века началось новое переселение в Спителфилдз. Погромы и политика правительства привели к массовой эмиграции евреев из Российской империи. Многие из них осели в Лондоне. И по адресу 59 Brick Lane теперь можно было найти Главную синагогу Спителфилдза. Кстати, Википедия рассказывает, что среди ребе этой синагоги был Авраам Исаак Кук, первый ашкеназский Главный ребе подмандатной Палестины.

Время шло. Разбогатевшие иммигранты переселялись в более престижные районы Северного и Западного Лондон, а Спителфилдз принял новую волну. В 1970е годы район стали заселять иммигранты из Бангладеш. С 1975 года по адресу 59 Brick Lane работает мечеть. Все в той же церкви 18 века.

На фасаде здания сохранились оставленные еще гугенотами солнечные часы с надписью Umbra sumus:

В переводе с латыни девиз означает "мы лишь тень"; всезнающая Википедия сообщает, что он взят из Горация: pulvis et umbra sumus, "мы лишь прах и тень".

Мне хочется верить, что история здания по адресу Кирпичный переулок 59 приводит к более оптимистичным выводам.

P. S. Я узнал об этом здании из рецензии в London Review of Books (Diarmaid MacCulloch, A Bonanza for Lawyers; Facing the Revocation: Huguenot Families, Faith, and the King’s Will by Carolyn Chappell Lougee, Oxford, 488 pp, £37.99, December 2016, ISBN 978 0 19 024131 5. LRB, Vol. 39 No. 18 · 21 September 2017 pages 23-24).

Crossposts: https://scholar-vit.livejournal.com/522627.html

В современных демократиях выработалось разделение между выборными политиками и профессиональными несменяемыми бюрократами, civil servants, работающими под их началом — ну или не всегда совсем под их началом, что обыгрывалось в знаменитых сериалах "Yes, Minister" и "Yes, Prime Minister". Интересно, что это разделение, как и многие другие черты демократии, появилось еще в древней Греции. В частности, в Афинах профессиональные госслужащие делали очень многое: выполняли полицейские функции, были нотариусами, писцами и архивариусами, проводили выборы, вели государственную бухгалтерию, следили за правильностью мер, весов и денег на рынке. Кстати, в экономическом доминировании Афин и распространенности знаменитой афинской тетрадрахмы по всему миру сыграл роль замечательный институт проверки денег, изобретенный в городе: любой желающий мог принести мешочек монет в государственную контору, и там эксперт бесплатно (или за номинальную плату) удостоверял их подлинность, опечатывая мешочек специальной нотариальной печатью.

Так вот, все эти служащие были государственными рабами, civil servants в прямом смысле этого слова. В London Review of Books рецензия на перевод с французского важной книги об этих рабах (Democracy's Slaves: A Political History of Ancient Greece by Paulin Ismard, translated by Jane Marie Todd. Harvard, 188 pp, £25.95, January, ISBN 978 0 674 66007 6. Review by Peter Green, LRB Vol. 39, No. 8, 20 April 2017, pages 23--24).

На невольничьем рынке покупали смышленых мальчиков (афиняне не хотели допускать династий госслужащих, поэтому новых всегда брали со стороны), обучали и давали соответствующие должности. У этих рабов был довольно высокий статус: им платили зарплату, пенсию, им можно было покупать движимое и недвижимое имущество, хотя они сами оставались имуществом государства. Им гарантировали личную неприкосновенность. Они были ценными специалистами.

С другой стороны, они оставались рабами: за преступления их можно было бичевать, лишить статуса, продать или послать на серебряные рудники. Возможно, этим объясняется один интересный факт. Афинские политики были замешаны в изрядном количестве скандалов. Там хватало коррупции, воровства и даже измены. А вот про аналогичные скандалы среди государственных рабов мы ничего не знаем. Похоже, их не было: рабам было, что терять, а приобрести они не могли ничего.

Я, правда, не понял, что происходило с детьми государственных рабов, если династии были запрещены. Вряд ли их продавали; возможно, они получали свободный или полусвободный статус.

В Риме времен Империи и Византии эти функции выполняли императорские вольноотпущенники и евнухи. А что происходило в Риме времен Республики, я не знаю. Многие функции civil servants там выполняли эдилы и квесторы, но это были политические, выборные должности. К тому же выбирались на них молодые люди в самом начале карьеры, по сути мальчишки. Были ли у них несменяемые профессиональные помощники? Если да, то в каком статусе?

Crossposts: http://scholar-vit.livejournal.com/510886.html

В London Review of Books любопытные воспоминания Бернарда Бекера.

В 1965 году Бернард, тогда первокурсник знаменитого Архитектурного института в Веймаре, послал письмо своему другу в (восточный) Берлин. Будучи непуганым восемнадцатилетним мальчиком, он сделал то, чего в ГДР никак не следовало делать: вырезал из марки с изображением Ульбрихта полоску с глазами и, сдвинув вместе остатки, пририсовал вождю новые глаза, так что получился уродец с нависшим лбом и носом-пуговкой. Он, конечно, не указал на письме обратного адреса, но разве это остановит немецкую полицию? Его другу позвонил вежливый голос и сказал, что в поезде нашли потерянный портфель, в котором было письмо на его (друга) имя — не знает ли он, кто мог бы писать ему из Веймара?

Карикатура на Ульбрихта, похоже, получилась удачной: Бернарду Бекеру дали восемь месяцев тюрьмы условно за клевету на социалистическое немецкое государство. Из института его исключили, и он вплоть до эмиграции зарабатывал разнорабочим на стройке.

Недавно Бекер получил письмо из Веймара, где сообщалось, что его приговор отменен. Отменили и его исключение из института. Дальше написано, что его профессия с 1970 года (когда он должен был закончить институт) до 1976 года (когда он эмигрировал) в официальных бумагах будет теперь не "разнорабочий", а "архитектор", так как если бы его не исключили, он бы именно архитектором и стал. Вследствие этого его пенсия увеличивается на 50 евро в месяц.

Crossposts: http://scholar-vit.livejournal.com/499117.html

В London Review of Books любопытная статья Патрика Кокбурна о failed states (Patric Cockburn, Somalia Syndrome, LRB, v. 38, No. 11, 2 June 2016, 19-20). Автор бывал в Ираке, Чечне при Масхадове, Сомали и многих других местах. Но я бы хотел поговорить не о его выводах, а об истории, с которой начинается статья.

В 1996 году я побывал в Пенжвине, бедной деревне в иракском Курдистане неподалеку от иранской границы, где люди зарабатывают небольшие деньги, пожалуй, одним из самых опасных способов в мире. Они уходят на огромные минные поля вокруг деревни, оставшиеся после ирано-иракской войны, в поисках особенно опасной итальянской противопехотной мины Валмара. Валмара обычно закопана в земле, и наружу торчат только пять штырей. Эти штыри, часто привязанные к растяжкам, трудно заметить, так как они выглядят, как сухая трава. Но если тронуть один из них, взрывается небольшой заряд, из-за чего мина подскакивает на метр от земли, где детонирует второй заряд, сильнее, который разбрасывает во все стороны с большой скоростью около 1200 фрагментов шрапнели.

"Я обезвреживаю мину кусочком проволоки", — объясняет Сабит Салех, немолодой житель деревни, который каждый день уходит на минное поле. — "Затем я откручиваю крышку и вынимаю алюминий, уложенный вокруг зарядов. Обезвредив шесть мин, я добываю алюминия на тридцать динаров, которые мне заплатят в лавке в Пенжвине." Тридцать динаров — это около 75 пенсов. За последние несколько лет Сабир обезвредил, по его подсчетам, около 2000 Валмар, что хватило, чтобы прокормить его семью из восьми человек. "Я зарабатываю им на еду, но этого не хватает на одежду или что-нибудь еще", — говорит он. Сабир пока жив, но каждый в деревне знает кого-то, кто погиб от взрыва Валмары, или потерял ногу, наступив на мину поменьше.

В римском суде адвокаты часто плакали, пытаясь воздействовать на чувства судей. Это прием приелся и считался низкопробным.

Цицерон одну из своих речей завершил так: "Но я не могу продолжать: меня душат слезы, а мой клиент запретил использовать слезы в суде".

(Ferdinand Mount, Lachrymatics, [Weeping Brittania: Portrait of a Nation in Tears by Thomas Dixon, Oxford, 438 pp, £25, September, 978 0 19 967605 7], LRB, v. 37, No. 24, 2015, 31–32)

В недавнем выпуске London Review of Books напечатана интересная рецензия Стивена Шейпина на книгу Майкла Гордина "Научный Вавилон: Язык науки от падения латыни до доминирования английского" [Steven Shapin, Confusion of Tongues (Scientific Babel: The Language of Science from the Fall of Latin to the Rise of English by Michael Gordin Profile, 432 pp, £25.00, March, ISBN 9781781251140). LYRB, v. 37, no. 3, 23–26, 2015].

Мы привыкли к тому, что "все написано по-английски". Несколько лет назад бывший президент Гарварда Лари Саммерс со свойственной ему непосредственностью заявил, что студентам незачем вкладываться в изучение иностранных языков, так как английский уже стал "глобальным языком", а что осталось перевести, переведут компьютеры. На научных конференциях практически исчезла непременная деталь прошлых лет: наушники для синхронного перевода. Однако это относительно недавнее явление. Вплоть до первой мировой войны было ясно, что наука будущего будет говорить на французком или немецком языке, но никак не на английском. В 1880-х годах 35% процентов научной литературы печаталась на английском, в 1960-х — 50%, в 1980-х — 75%, а в 1996 году — 91%.

Причин доминирования именно английского, а не, скажем, немецкого или французского, языка несколько: тут и два бойкота немецких журналов из-за двух мировых войн, и экономическая мощь США, и массовая эмиграция европейских научных работников-евреев в Америку при Гитлере, и детали плана Маршалла, который заботился не только о развитии европейской науки, но и о ее ориентировании на Америку.

Интересным для меня был факт, что помимо этих факторов большую роль в скачке, по мнению автора книги и рецензента, сыграла советская наука.

( Read more... )