Михайлик на ночь

[scholar_vit]

И опять Михайлик...




Юрий Михайлик

В Сиднейском порту
с туристами на борту
"Федор Достоевский" поправлял такелаж,
пытаясь который год
как писатель и пароход
заработать немного денег и вписаться в пейзаж.
Как известно, морской туризм---
лучший отдых. Этот трюизм
пламенел в предвечернем небе между банком и казино,
как намек господам окрест
о наличии в мире мест,
где со времени Валтазара все расчислено и учтено.
В том числе и число кают.
На борту небогатый люд,
развлекаясь уже на трапе, поднимает вселенский хай.
Лихорадочен их расчет---
деньги плачены, время течет,
промедленье идет в убыток,---отдыхай.
Между тем и закат погас,
насладившись в который раз
доказательством---чем в действительности озабочена красота---
цветом неба и облаков,
уточнением завитков,
а спасением этого мира совершенно не занята.
Ночью порт---водоем,
проем между бытом и бытием,
невозможность существования врозь и вместе---бетон, волна.
Гомон города, гул, галдеж,
жадной жизни тугая дрожь.
Но за темною полосою только звезды и тишина.
Тот, который все отберет,
отпусти на пятак вперед,
запиши за мной в океане мой должок на недолгий срок.
Жизнь простительна, ибо в ней
столько отмелей и камней.
Подплываешь---сплошные пальмы, приглядишься---опять острог.
Бедный гений, игрок, пророк,
(порт приписки---Владивосток,
не успел на Вторую Речку доходить и сходить с ума.)
Но Австралия и сама
есть английская Колыма,
где двенадцать месяцев лето, остальное уже---зима.
Каторжанин всегда готов.
Словно цепь подобрав швартов,
разворачивается "Достоевский". Время вышло, а дело---швах.
Три буксира---конвой? Эскорт?
С верхних палуб орет народ.
То-то граждане погуляют на коралловых островах.
Над спокойной темной водой
с белой пенною бородой
уплывает Федор Михалыч. Звезды светятся впереди.
Завтра снова рассвет, прогресс.
Бог не выдаст, свинья не съест.
А униженных и оскорбленных, где ни плавай, все пруд пруди.
Вот и эта толпа бесноватых,
жрущих, пляшущих в мегаваттах,
уплывающий в мирозданье танцевальный салон...
Но когда он уйдет из вида,
звезды боли и звезды обиды
на ночной взойдут небосклон.
Двухнедельный---вроде побега---
семипалубный---вроде ковчега---
и горящий после набега город---зарево за кормой---
полный жалости рай для бедных
прет сквозь мрак, укрывая беглых
нелюдскою нездешней тьмой.
Горький синтез любви и стыда,
вероятно, уже никогда
не разъять. Что тут зря примеряться?
Ибо жизнь это боль, а не цель,
как писала Сараскина Эль,
дискутируя с Ге. Померанцем.